Из всех национальных свойств наиболее неустойчивым следует признать разговорный язык. Стоит только известной группе оторваться от своего ядра и попасть надолго в чужую среду, как тут в ее речь сразу же станут внедряться заимствованные слова, образа и определения. Если в течение двух-трех поколений старый язык и не исчезнет совершенно, то, во всяком случае, он далеко уклонится от своих первоначальных форм и приобретет многие черты нового языкового окружения. В зависимости от прочих условий, сроки таких изменений бывают, различны, но всегда, как закон, большая величина передает свои свойства величине меньшей. Наиболее наглядным примером могут служить американские негры и европейские евреи. Оба эти народа обладают необычайно крепкими, мало изменяющимися расовыми признаками; и оба они, несмотря на это, очень легко расстались со своими основными наречиями. Каждый негр в Америке будет очень удивлен, если его спросят, знает ли он свой негритянский язык. “Мой язык”, ответит он, “тот, на котором я говорю, английский”. Но оттого, что негры из поколения в поколение говорят только по-английски, они не приобрели внешних и духовных свойств англичан. То же самое с евреями. Много веков тому назад, в какой-то момент своей жизни, народ отказался от гебрайского языка и принял почти целиком чужой; одно из местных немецких наречий. Впоследствии этот “жаргон” видоизменялся и воспринимал частные черты из каждой новой среды, той, куда попадали отдельные национальные группы. Поэтому, говорят, американский еврей, услышав речь новоприбывшего однородца, легко определяет страну, из которой тот, приехал, а соответственно этому назначает ему полагаемую долю уважения и сочувствия. Немецкому — побольше, русскому и польскому — поменьше. Отсюда следует, что диалекты и акценты могут служить точным показателем предшествовавших влияний. Анализ их может быть принят, как метод для проверки неясных сообщений исторических источников о пройденных народом путях, а особенно для определения среды, из которой данная национальная группа вышла в последний раз. Этим методом можно пользоваться также, разбираясь в сложном и мало еще исследованном процессе оседания казаков на Дону. Например, вооружившись знанием тонкостей российских диалектов, удастся определить с большой точностью, то место, из которого вышли предки каждой “верховой” станицы. Вообще, не может быть сомнения, что верховые казаки пришли на свои места исключительно с южных русских рубежей XVI века. Это гарантирует уже одна их “акающая”, южно-великорусская речь. Но, в частности, подробности акцентов указывают более точно, пришла ли станица из Рязанской, Курской или Черниговской области. Если мою фамилию произносят как Губарев, с твердым “г”, с ударением на “у”, с отчетливым окончанием “ве”, то я знаю, что деды этих станичников провели годы изгнания с Дона в Рязанском или Курском княжествах. Если же ударение делается на последнем слоге, а окончание заметно переходит в “ёу” — Губарёу, то этим совершенно ясно проявляется белорусский акцент и, значит, тут выходцы, из Черниговщины, где еще и сейчас можно слышать белорусскую речь. Это потомки казаков путивльских. Совершенно очевидна также прежняя связь с Днепром, Дона определяет наибольшее их здесь средоточие так: “К числу Украинских городов, в коих поселенные казаки именовались в то время Городецкими и Донскими, следует причислить Пронск, Ряжск, Козлов, Лебедянь, Епифань, Сапожков, Михайлов, Воронеж, Елец, Ливны, Чернявск, Донков, Чернь, Новосиль”. “По летописям и другим историческим актам встречаются разные казаки, а именно: в Крымской орде с 1474, в Волжской с 1492 и царстве Казанском с 1491, в Аккермане и Белгороде с 1515”. “В 1468г. были казаки и в Москве”. После того, как остатки татар, покинули Поле, известная часть казаков вернулась на средний Дон. Переселение вначале, по-видимому, шло организованно, подвижными, полукочевыми стаями — станицами, затем — меньшими группами и. наконец, еще свыше ста лет одиночками. До тех пор, пока не прервались последние родственные связи с “родимцами”, обосновавшимися неподвижно в границах Московии. Привязанные к месту служебными, семейными или имущественными обстоятельствами, эти казаки, остались, среди русских и с ними потом смешались. У жителей станиц Луганской и Митякинской, тамошние казаки, хоть и не говорят по-украински, но в их разговоре до сегодняшнего дня сохранился акцент слобожан. Обследование диалекта наших южных станиц, подобным образом, обнаруживает весьма характерные особенности. Здесь странное отсутствие звука “ы”, замена в некоторых случаях шипящих звуков — свистящими. Такие странности, над которыми посмеиваются и сами казаки, крепко сохраняются по всей южной половине донских станиц, включая сюда и город Черкасский (Старочеркасскую станицу). Это свидетельствует, прежде всего, о том, что юг Дона заселялся из одного и того же источника. Но установился взгляд, по которому Черкасский городок был основан выходцами с Днепра. У Татищева (История Российская с самых давнейших времен) сообщается, что “в царствование Царя и Великого князя Ивана Васильевича из-за Днепра с князем Вишневецким Черкасы на Дон перешли и, там поселившись, город Черкасский построили”. Князь Михаиле Вишневецкий Подобно этому, освещает событие и современник Татищева (XVIII век) — Болтин. “Когда турецкое войско в 1569 году приходило под Астрахань, тогда призван был с Днепра из Черкас князь Михаиле Вишневецкий с 5000-ми запорожских казаков, которые, совокупясь с Донскими, великую победу на сухом пути и на море в лодках над Турками одержали. Из сих Черкаских казаков, большая часть осталась на Дону и, построили себе особливый городок, назвав его Черкасским”. У польских историков, причиной ухода Черкасов от Вишневецкого из-под Астрахани, указано недовольство разделом добычи. Количество ушедших на Дон называется 5000 человек. (Значит, общая сумма казаков у Астрахани выросла!). Историки, согласно, считают основателями городка Черкасского выходцев с Днепра. Но, где же тогда днепровский акцент в их речи? Почему, сохранившись у луганцев и митякинцев, он не только бесследно исчез у нашей “черкасы”, но и претворился в совершенно новую форму? Здесь есть очевидная неточность. В русских и польских сообщениях отсутствуют какие-то дополнительные данные. Черкаские казаки пришли на Дон из-под Астрахани. Но это не должны были быть обязательно те самые, которых Вишневецкий привел с Днепра. Под Астраханью уже в 1552г. были и черкасы, пришедшие с Кавказа. И их было тут не мало. Они распоряжались в ордах по своему усмотрению. Сюда они пришли из Прикубанских гор, где жительствовали еще в тридцатых годах. Сигизмунд фон Герберштейн, посол германского императора, посетивший Московию в 1517 и в 1526 гг., дал очень подробные и точные описания московитов и их соседей. Между прочим, он рассказывал, что там, где Кавказский хребет упирается в южный рукав Кубани (т. е. около Крымской, Тоннельной, Новороссийска) в горах жили черкасы пятигорские или чики. “Этот народ, — говорит он, — надеясь на защиту своих гор, не оказывает послушания ни туркам, ни татарам. Русские утверждают, что это христиане, что они живут по своим обычаям, ни от кого не зависят, исповедуют греческую веру, а службу церковную отправляют на славянском языке, которым главным образом и пользуются. Они по большей части смелые пираты. Спускаясь в море по рекам, которые текут с их гор, они грабят, кого попало, а особенно купцов, плывущих из Кафы в Константинополь”. Казачьи чайки в бою В другом месте он указывает пятигорских Черкасов среди народов, употребляющих славянский язык. Так как, Герберштейн называет пятигорских Черкасов и чиками (Сiki), можно с достаточным основанием видеть в них тот народ, который греки, издревле, указывая на этом же месте, называют зичами или дзиами. Отсутствие в их языке звуков “ч” и “ц” заставляет греков в чужих словах употреблять буквы “з”, “дз” и “тз”. Страбон (I век по Р. ХР) в своей “Географии”, кн. XI, гл. 2, говорит так: “После территории Синдов и города Горгиини путник приходит к берегу Ахеев, Зигов и Гениохов, который, по большей части высок и непригоден для приставания судов, т. к. составляет часть Кавказских гор. Эти народы живут с разбоев на море. Их лодки с тонкими бортами, узкие и легкие вмещают только 25 человек, хотя при нужде они могут поднять и 30 общим числом. Греки называют их “камарас”.” “Снаряжая флотилии из камарасов, они выплывают против купеческих кораблей, делают набеги на соседние страны и берут города. Таким образом, они сохраняют господство на море. Иногда их поддерживают и те, кто владеет Боспором (Керчью — Т. Т.), предоставляя в их пользование пристани, рынки сбыта и другие средства распорядиться добычей. И, как только они возвращаются в свою собственную страну, они не становятся на якоря, а берут камарасы на плечи и несут их в леса, туда, где живут и где обрабатывают скудную почву. Когда приходит время нового плавания, они приносят камарасы назад на берег. И они делают то же самое в странах чужих народов, так как хорошо знают все берега. Тут, они, прежде всего, прячут свои лодки и идут вглубь страны дни и ночи, имея целью захватить в плен людей. Но, они охотно предлагают освободить своих пленников, уведомляя о них родственников уже с моря. В тех местах, которыми они владеют сами, т.е. там, где они управляются местными вождями, они приходят на помощь каждому, кто попадает в беду, отбивая назад камарасы, людей и имущество. Там же, где властвуют римляне, они уже мало помогают своим, т. к. их вожди перестают об этом заботиться”. Через сто лет, Тацит (История, кн. III, 47) описывает лодки черноморских “варваров”: “Варвары спешно построили корабли и теперь волочились по морю, сколько хотели, пренебрегая могуществом римлян. Свои лодки они называли “камарас”. Они имели низкие борты, но были широки в вязании и сбиты при помощи гвоздей из железа или бронзы”. “Их корабли имели носы с обоих концов, а весла можно было перекладывать по желанию в разных направлениях. Поэтому они могли менять курс без поворотов”. Через 15 веков французский инженер Боплан описывал личные впечатления от пребывания среди казаков. “Казаки … почти ежегодно на челнах своих разгуливают по Эвксинскому Понту, для нанесения удара Туркам: неоднократно они грабили владения Крымского хана, опустошали Натолию, разорили Трапезунд, доплывали до Босфора и даже в трех милях от Константинополя предавали все огню и мечу”. “Нельзя надивиться, с какой смелостью они переплывают море на приготовленных ими же утлых челнах”. “Челны сии без киля: дно их состоит из выдолбленного бревна ивового или липового, длиною около 45 футов; оно обивается с боков на 12 футов в вышину досками, которые имеют в длину от 10 до 12, а в ширину 1 фут и приколачиваются одна к другой так точно, как при постройке речных судов, до тех пор, пока челн не будет иметь в вышину 12, а в длину 60 футов. Длина его постепенно увеличивается к верху”. “Толстые канаты из камыша, которые обвиты лыком или боярышником…, как связанные бочонки охватывают челн от кормы до носа”. “Казаки отделывают все части своих лодок таким же образом, как и наши плотники. Потом осмаливают их и приделывают к каждой по два руля, чтобы не терять напрасно времени при повороте длинных судов, когда нужда заставляет отступить”. “Челны не имеют палубы, если же их зальет волнами, то камышовые канаты предохраняют от потопления”. За 15 веков лодки несколько увеличились и потяжелели. Теперь их не надо было уносить в горы, как в старое время на Кавказе. Неизмененными остались перекладные уключины, два руля и прежние маршруты, древний опыт морских корсаров-чигов. Описание казачьих историков Сухорукова и Ригельмана в основании сводится к тому же. Вот, что пишет Сухоруков (“Историческое описание Дона”). “В морских походах казаки употребляли суда малые, помещавшее от 30 до 50 человек каждое. На них пускались они в море Азовское, Черное и Каспийское, разъезжали близ берегов, нападали на корабли и громили области приморские. Казаки так подробно знали упомянутые моря, что ночью без компаса переплывали безошибочно те места, где было нужно и даже нередко, носимые бурей по открытому морю, не теряли своего пути”. А, вот, Ригельман (“Повествование о Донских казаках”, написанное в половине XVIII века): “Возвращаясь с моря в удобных местах близ берега, как и запорожцы, затапливали в море свои дубасы и по близости уже мест своих, сухим путем благополучно возвращались домой”. “Лодки их человек на 30 и больше”. Таким образом, морские сноровки донских и запорожских казаков целиком воспроизводят способы принятые когда-то у зигов. Казачья лодка Константин Порфирородный (писал в 948-952г.) и Вильгельм Рубрукс (около 1250г.) находят зигов еще там же, где и Страбон, в Черноморско-кубанских горах. При татарах они кочевали и в Приазовских степях. Летописные бродники. по всем видимостям, те же черкасы пятигорские или чики в подвижной их, кочевой части. Когда Мамай в 1380 году, а Тамерлан в 1395 разорили все казачьи поселения на Дону и избивали христиан в Азове и его окрестностях, черкасам тоже пришлось покинуть равнины. Вместе с другими христианскими племенами Сев. Кавказа они ушли в горы, но, уходя, сожгли все пастбища и кони Тамерлана, во время похода на юг, гибли в неимоверном количестве от голода. Турки в 1492 году закончили завоевание Кавказа и Крыма и, тогда, какое-то равнинное племя Черкасов возвратилось к Азову. От этого времени, появились казаки азовские. Черкасы крымские вместе со своим царем, крымским ханом, боролись против турок. Когда же, побежденный Менгли-Гирей, был восстановлен султаном в правах вассального владыки Крыма, его подданные, казаки, остались при нем. Основная масса горских Черкасов проживала по-прежнему на тех местах, где уже два тысячелетия жили их предки. Первое время они продолжали и свой морской промысел, нападая на турецкие купеческие и военные корабли, но самим им пришлось много страдать от воинствующего ислама. Сразу же после прихода турок христианский Кавказ сделался объектом постоянных нашествий фанатических масс персидских и турецких мусульман. Наиболее неистовствовал в то время Секайдар, глава секты софитов из персидского города Ардебиля. Вот что произошло в 1486 году по описанию Иосафата Барбаро: “Эти фанатики направились к морю Баку и пришли к Саммачи и дальше к Дербенту и в область Тумени. Их было неимоверно большое количество, хотя частично и невооруженное. Когда они пришли к реке, протекающей около Каспийских гор по области Тезехия, которая называется Терч, туда, где было много христиан-католиков, они их всех убили, каждого кого там нашли, мужчин, женщин и детей. После этого они разлились по стране Гога и Магога, которая была христианской по греческому ритуалу, и обошлись там подобным образом. Тогда обернулись они против Черкасии, двигаясь в сторону Чиппиче и Чарбатри к Великому морю и, там разделались так же. И они не успокоились до тех пор, пока население Татаркозии и Гремуча не восстало и, вступив с ними в бой, так их разгромило, что не осталось и двадцати из сотни, которым удалось бежать назад в свою страну. Так мы могли хорошо себе представить, что пережили там бедные христиане”. Со своей стороны султан принимал меры против беспокойных приморских Черкасов. Вдоль их берега был сооружен ряд укреплений. Зажимая их все больше во второй четверти XVI столетия, туркам удалось изгнать их с земли отцов. В 1552 году они уже оказались на берегах Каспия и в низовьях Волги. Здесь они на время сделались полновластными хозяевами, расположились в Астрахани, которую в 1556 году передали Грозному и часто обижали нагайцев. Такое положение в ханстве Астраханском принудило султана выслать туда свои войска. В сентябре 1569 года через Азов к Волге прошло 340000 бойцов турок и татар. Из них назад вернулась лишь незначительная часть. Соединенные силы русских и казаков разгромили их под Астраханью. Разгром довершили дожди, голод и болезни. В Азове в это время “загорелось неизвестным случаем” 100000 фунтов пороху. Весь город и замок взлетели в воздух. Войска султана были лишены даже зимних квартир. Как раз в это время и приходил на выручку Астрахани гетман городовых днепровских казаков Вишневецкий, а после этих событий началось интенсивное заселение южных берегов Дона и, судя по диалекту, однородным людским материалом. Количество поселенцев далеко превзошло численность отряда Вишневецкого. Тогда же основан и городок Черкасский. Эти годы означены также добрыми отношениями с московским царем. Без сомнения они выросли на почве борьбы Черкасов с турками. Издалека, царь и великий князь всея Руси выглядел желанным покровителем христиан в их борьбе против магометан. Обстоятельств, вызывавших горячую вражду к туркам, на юге было достаточно. Переселенцы из российских Украин, хорошо знакомые с мрачной действительностью непрекращающегося московского средневековья, уходя от Москвы, едва ли чувствовали к ней доверие. Поэтому симпатии к царям московским зародились, вероятно, не в среде верховых, а, у низовых, а, зародившись на юге, на юге же сохранялись крепче и дольше. Это очевидно по всему ходу казачьей истории. Домовитыми и обеспеченными казаки были всюду по Дону, а потому экономика здесь дело второстепенное. В эти годы особенной дружбы с Иваном Грозным, в 1551 году состоялся его брак с Марией Темрюковной, “из черкас пятигорских девицей”. Тогда же, судя по актам, “сошли на Москву” последние черкаские князья. Интересно также отметить, что морские походы с Дона начались лишь после прихода сюда Черкасов, а жалобы на них только с 1584 года. Эти десятилетия стали также эпохой расселения Черкасов по Тереку. Недаром Войсковая песня терских казаков вспоминает Грозного царя и признанное за ними право на Терек. В 1592 году Синан-паша писал царю Федору Ивановичу: “Да в ведомом месте на речке Черкаской, князь живет, да на Маночи, да под посадом под Бузуком, да на Тереке, да на Суньше реке остроги поделали, да на усть р. Суньши, где впала Суньша в Терку, тут остроги поделали и, под счастливым государством под Дербенью несколько времени казаки ваши стоят и в Дербень, и в иные места тое страны, которые ходят туда и сюда и тем людям шкоту чинят и побивают”. В том же году Крымский хан, жалуясь на донских казаков султану, вспоминает четыре новые городка уже близь Азова “на Маньече, в Черкасской и в Раздорах”. После перехода Черкасов с Черноморья в Каспию, начались нападения и на этом море. Агент русско-английской торговой компании Джофрей Дуккет описывает, как во время плавания из Персии в Астрахань, после трехнедельных скитаний по бурному морю, уже недалеко от устьев Волги они были атакованы казаками. Английский экипаж сдался, был высажен в судовую лодку и получил разрешение продолжать путь в Астрахань. Морской обычай того времени разрешал корсарство, как один из промыслов по всем морям света. А казачий обычай велел щадить христиан. Все говорит за то, что, после изгнания с Черноморского побережья, черкасы окончательно осели по Дону и по Тереку. Они же, вероятно, заполнили кадры южно- волжских казаков и, кажется, уральских. Сроки сходятся. Были ли черкасы пятигорские полностью народом славянским? Славянской речью они пользовались “главным образом”, но, на побережье Черного и Азовского морей, в продолжении 15 веков только исторического существования, они тесно общались с разными и неславянскими соседями. Среди меотийцев, жителей Приазовья, встречались разнообразные народности, племена чисто кавказские, греки, готы, алане. Нужно принять, что славянским языком пользовалось большинство, но в процессах взаимного влияния и поглощения (некоторые малые народы исчезли без следа) создался особый тип Черкасов, который Карамзин определил, как людей азиатского вида, исповедывающих греческую веру, говорящих на славянско-татарском наречии. От этого наречия к нашему времени остались лишь некоторые незнакомые русским определения да странный акцент донской “Черкасы”. Об этом обособленном типе пятигорских Черкасов говорит и Герберштейн: “Я должен здесь заметить, что черкасы, живущие на Днепре, — русские и, отличаются от тех, которых я описал выше (как обитающих в горах при Черном море)”. В днепровских черкасах, потомках торков, ясов, касогов, почти не было славянской крови, но в течение четырех веков общались со славянами и переняли их язык. Уже при татарах иностранцы часто их называют русскими. В черкасах пятигорских, славянской крови было много больше, но они далеко ушли от общественного типа. Поэтому-то, германский посол и считал нужным, подчеркнуть их отличие от Черкасов днепровских. Но, но существу, разница между теми и другими во внешности и в обычае не была настолько велика, чтобы препятствовать, им называться общим именем черкас-казак. Сами себя казаки иногда называли “сарынью”. Значение этого слова объясняет летописец применительно к понятиям того времени. Тогда, родословие выводили соответственно по библейским данным. В объяснении летописца “от Измаила творят Сарини и прозваша имена собе Саракыне, рекше: Сарини есьмы” кроется такой смысл: отказываясь от Измаила, как от сына рабыни Агары, они называют себя детьми свободной Сары, законной жены Авраама. Судя по летописи, торки тоже считали себя “сариными”. Особенности речи донского юга не являются его исключительной принадлежностью. Очень похожий акцент, отсутствие шипящих звуков и звука ы обнаруживается также у крымских и кавказских греков в их русском разговоре. Не казачье коренное население Азова, Армавира, Майкопа, Бахчисарая, Керчи и т.д. акцентируют подобным образом. Эти особенности сложились на юге вследствие длительного общения с кавказскими и крымскими соседями. Во всяком случае, южно-донской диалект лишь один из указателей направления, с которого шла колонизация южных берегов Дона. Эти же пути указывают на ряд прямых и косвенных показателей, из которых часть была приведена выше. Чики, дзиги, пятигорские черкасы изгнанные турками с земель, где их предки жили много веков, после полувековых блужданий осели по южному Дону и по Тереку. Этот вывод совершенно не противоречит указаниям русских и польских историков. Он их лишь, несколько дополняет. Ведь, это произошло, действительно, после турецкого похода под Астрахань; действительно, там были и черкасы днепровские с кн. Вишневецким; действительно, из-под Астрахани явились основатели городка Черкасского и первые колонизаторы южных берегов нашей реки. Но ввиду того, что и на Днепре и на Кавказе, они были известны под общим именем Черкасов, а к тому же по типу составляли довольно однородную массу и на оную явились одновременно с возвращающимися казаками Вишневецкого, авторы источников легко могли смешать одних с другими. При предложенном решении вопроса, особенный смысл приобретают слова генерала Ригельмана (“Повествование о Донских казаках”): “Мнят, будто бы они от некоих вольных людей, а более от Черкес и Горских народов взялися, и для того, считают себя природою не от московских людей, и думают, заподлинно, только обрусевши живут при России, а не русскими людьми быть”. Русский генерал слышал это от жителей Дона в половине XVIII века. Народным преданием пренебрегать не следует.
Г. Губарев